Я готов сгореть дотла
От взгляда твоего
Знать что есть что ты жива
И не надо ничего
Где взять сил и крылья
Чтобы мне взлететь
И на край земли
к тебе улететь
Взять рукою сердце
Вырвать из груди
И к твоим ногам
На блюдце принести
На тебя смотреть
Из за облаков
Быть ковром терпеть
Боль твоих каблуков
Душем стать твоим
Поливать тебя
быть с тобой везде
Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!

Ну, вот так всегда, перед тем, как Как житьприступить, перед тем, как взять ручку с листом бумаги, в голове было столько мыслей, а теперь и не знаю с чего начать. Помнишь, как часто у меня менялось настроение, а с ним и взгляды на всё происходящее? Теперь я мог всё спокойно обдумать и прийти к тому, чем хочу сейчас с тобой поделиться. Я перестал метаться, как рыба в банке, я многое понял, стал уверен.

Когда мы с тобой расставались, хотел за то время, что мы не будем видеть друг друга, переделать кучу дел, чем-то поразить тебя. Даже не хочу описывать все свои глупые затеи, ведь всё по большому счёту не нужно. Как бы я ни старался ничего, в общем, это не изменит. Любовь не материальна и не строится на восхищении.

Почему же так плохо, ведь ничто не располагает к такому настроению, всё так хорошо - просто сказка, пусть не соответствующая канонам, но вполне милая и забавная... Всё прекрасно, жизнь идёт пусть наперекосяк, но вполне допустимо - не всегда же ей быть правильной и предписанной заранее, надо же иногда получать дозу экстрима... Всё прекрасно, я должна радоваться жизни. Но жизнь разделилась на два слоя, и второй абсолютно пуст, чёрен и дышит тьмой, глубокой и бесконечной... Как два параллельных мира, да простит меня тьма за пошлую формулировку, и Тьма просвечивает сквозь реальность, и само слово - ещё немножко - и пора будет писать в кавычках... Я так боюсь, что пустота станет реальнее, чем этот живой и прекрасный мир... и хотя я знаю, что этого не случится, это фантазии и глупости, - я ненавижу эту пустоту... это так больно... В Тьме нет даже боли... там нет ничего.

...Только тишина в доме все еще продолжала быть незнакомо приятной: никто обижено не сопел в углу, не Бабочкаршаркал по утрам тапочками, никто не пилил тебя за позднее возвращение с работы.
Когда я умерла и стала бабочкой, ты вдруг почувствовал пустоту в квартире. Не сразу, конечно, постепенно, когда углы комнат безобразно заросли паутиной, когда закончились чистые рубашки и носки, когда окончательно и бесповоротно опустел холодильник. Только тишина в доме все еще продолжала быть незнакомо приятной: никто обижено не сопел в углу, не шаркал по утрам тапочками, никто не пилил тебя за позднее возвращение с работы.

Когда я умерла и стала бабочкой, тебе вдруг стало просторно, но почему-то холодно в кровати. Даже второе одеяло не принесло тепла. Когда я умерла и стала бабочкой, ты начал заводить вечером будильник, чтобы он будил тебя по утрам. Ты ходил по вечерам в пиццерию и смотрел телевизор. Теперь никто не выхватывал пульт из твоих рук, чтобы картинку с футболом заменить мелодрамой. Постепенно стиральная машина снова выучилась стирать, заработал пылесос и одна конфорка на газовой плите.

Предвижу Ваше любопытство и попытаюсь рассказать о даме моего сердца.
У нее удивительная внешность: черные волосы, матово-смуглая кожа и карие глаза, которые становятся темно-чёрными, когда она волнуется или сердится. Сложена она божественно, словно ее изящную фигурку вытачивал мастер с безукоризненным глазомером и вкусом: не позволив себе ничего лишнего в виде жировых складок или могучего таза, которая не раз повергала меня в смущение и заставляла мой язык присыхать к гортани.
Походка ее легка и стремительна; я заметил, что на ходу она слегка гордо поднимает голову и напоминает мне тогда роскошный черный цветок, слишком тяжелый для тонкого стебля. Она своенравна и капризна, ее настроение и желания меняются по двадцать раз на дню, и причины этих изменений для меня до сих пор загадка. В обществе она - сущая дикарка: молчит и настороженно смотрит на окружающих большими и круглыми глазами, напоминая в такие минуты забавного совенка. Свое смущение она старается скрыть детской чопорностью и маской недотроги, зато если ее скованность удается прогнать, она способна прыгать, визжать, беситься и вообще склонна пускаться во все тяжкие.

огда ты был близко - так близко, что я видела небо в твоих глазах - у меня под ногами не было никакого асфальта, никаких ровных дорожек с раскрывшимися каштанами. Я опиралась крыльями на твое дыхание, тихо летела над аллейками парка, низко-низко, над самой землей, и слышала, как ветер перемешивает листья. Хитрые рыжие листья, они тут шепчутся каждый год, знаешь, они не умирают. Они запомнили нас такими, как тогда. В теплых шапочках "Лакоста".

У меня, наверное, торчали волосы, я тебя все время спрашивала, хорошо ли так, а ты говорил, что хорошо, и улыбался. Глупый ты, глупый. Держал меня за руку и рассказывал, что во вторник мы должны обязательно успеть зайти к твоей сестре на день рождения. Тот день заполнил очень длинный отрезок моей жизни. Казалось, он будет бесконечным как наша жизнь. Я не знаю где ты сейчас и с кем. Я бы ничего этого, наверное, и не вспомнила, если бы случайно не оказалась одна в этом парке, без мужа и детей. Дошла пешком без машины, представляешь?